Ужин во Дворце Извращений - Страница 19

Примерно через месяц их стаю посетил совершавший обычный обход сойер, и Ривас без всякой задней мысли вызвался сопровождать радостный ритуал причастия своей музыкой. Сойер не имел особых возражений и двинулся по кругу причащаемых под звуки «Голубой луны», «Тебе не угодить» и прочих традиционных мелодий, исполняемых Ривасом в обычном ритме. Однако когда, устав от подобного старья, тот начал играть изрядно паленую интерпретацию «Пети и Волка», случилась странная вещь.

При первых же задорных нотах сойер застыл, глаза его закрылись, а протянутая было для причастия рука безвольно упала. Ривас, разумеется, заметил это, хотя и не заподозрил, что причиной этому стала его музыка. Оглядевшись по сторонам, он увидел, что и все продвинутые тоже перестали вещать свою тарабарщину и отключились. Стоило музыке смолкнуть, как сойер вышел из оцепенения и двинулся дальше по цепочке, а продвинутые снова принялись нести свою чушь в наводящий ужас унисон. Юный Ривас задумчиво спрятал свой инструмент – до вечера.

В следующие пару недель он опытным путем установил, что мелодия эта, исполненная в темпе пальбы, приводит безмозглых сектантов в состояние, близкое к полной потере сознания, а когда их навестил следующий сойер, Ривас изыскал возможность подтвердить свою теорию и на нем.

С тех пор это стало его тайной, последней линией обороны против причастия, а позже, после нескольких лет жизни в Венеции и возвращения в Эллей, сделалось профессиональным секретом, сделавшим его лучшим избавителем из всех, промышлявших этим бизнесом.

Однако, напомнил он себе не без досады, сидя в темной каморке, теперь они запретили и музыку. С чего бы это – для большей святости или они разгадали мой фокус?

Просидев в темноте довольно долго, он услышал в коридоре шаги, а в щели под дверью появилась трепещущая полоска желтого света. Лязгнула щеколда, и дверь открылась. За ней стоял сойер с факелом в левой руке; спутанная седая борода и ряса придавали ему сходство с ветхозаветным пророком. Несколько секунд он просто стоял молча – должно быть, смотрел на Риваса, хотя лицо его оставалось в тени и сказать наверняка было трудно. Ривас воспользовался этой возможностью, чтобы оглядеть помещение. Толстые нити паутины по углам предполагали наличие крупных пауков, но мебели – за исключением его стула, конечно, – не было.

– Тебе оказывается великая честь, – объявил сойер.

– Да, сэр, – отозвался Ривас, стараясь придать голосу максимум нетерпения. – То есть отец. Или как там положено. Я очень рад, что вы сочли меня достойным ее.

Фигура в белой рясе вступила в комнату, вставив факел в ржавое ведерко, приколоченное гвоздями к стене слева от входа. Покончив с этим, сойер воздел вверх правую руку, средний палец которой был выставлен вперед словно жало огромного насекомого.

Ривас надул губы и насвистел первые такты «Пети и Волка».

Рука оставалась поднятой, а палец продолжал целиться в него.

Он насвистел еще несколько нот – фальшивя от волнения. Потом сшиб стул назад, перекатился и, забыв про пауков, вскочил на ноги у задней стены.

Еще одна фигура в рясе возникла за спиной сойера и положила руку ему на плечо. Старик отступил назад, повернулся и вышел. Ривас слышал, как удаляются по коридору его шаги, а в комнату тем временем вошел уже знакомый ему пастырь, улыбаясь и уставив ему в живот пистолет.

Даже страх не помешал Ривасу удивиться тому, что тот выбрал столь опасное и ненадежное оружие: древние пистолеты, переделанные для стрельбы отравленными дротиками, были в моде у городских леди из высшего общества, но выстреливаемые пружинами дротики часто застревали в стволе, да и не отличались ни дальностью, ни точностью. Ривас напрягся, прикидывая прыжок.

– Он глух, – пояснил пастырь, поднимая ствол пистолета чуть выше. – А теперь – ничего личного, но нам плевать, будь ты хоть МакЭн, или Бейли, или Ривас, или просто какой-то дурак, пытающийся украсть у нас обратно свою жену. Мы не потерпим тебя здесь.

– О Боже, мистер, не стреляйте! – захныкал Ривас, припадая на колено и одновременно ныряя левой рукой в правый рукав. Затем, резко распрямив согнутую ногу, он взвился вверх, устремив выхваченный нож в грудь пастырю.

Пистолет оглушительно грянул у него над ухом, и что-то горячее рвануло его плечо за мгновение до того, как он сшибся с пастырем. Сцепившись вдвоем, они врезались в стену и уронили факел, забрызгавший их горячим воском. В наступившей темноте Ривас оторвался от противника, потерял равновесие и рухнул на пол. Он слышал, как пастырь рванулся вперед, споткнулся о стул и, хрипя, свалился где-то в углу.

Боже, лихорадочно думал Ривас, шаря руками по полу в поисках ножа, этот чертов пистолет стрелял пулями... стрелял в меня... может, как раз сейчас этот гад целится на звук... да где же этот чертов нож...

Все тело его напряглось в безнадежном ожидании следующей пули, и даже после того, как он услышал из угла резкий всхрип и дробный стук пастырского башмака о стену и понял, что это означает, ему потребовалась почти целая минута, чтобы хотя бы подняться на ноги.

Настоящие патроны, поразился он. Где, черт возьми, он их раздобыл? Я-то думал, они все протухли еще полвека назад...

Через некоторое время он перестал задыхаться. Факел погас при падении, так что комната освещалась только слабыми отсветами из коридора, но, приглядевшись хорошенько, он все же разглядел на полу свой нож и подобрал его. Нож был скользким от горячей крови. Ривас сунул его обратно в ножны, пообещав себе, что позже промоет его.

Стараясь не обращать внимания на неприятную пустоту в животе и струившийся по лицу пот, он заставил себя обойти упавший стул, опуститься на колени и поискать пистолет.